Капитан очевидность
Вчера вечером на вручении новой телевизионной премии имени Листьева, присуждаемой советом из разных телевизионных начальников, ее первый лауреат Леонид Парфенов достал из кармана бумажку и запинаясь прочел речь, написанную, по всей видимости, под впечатлением похода в больницу к избитому корреспонденту «Ъ» Олегу Кашину.
Он не сказал ничего нового. Цензура на ТВ, конец нормальной тележурналистики, превращение телевизора в оруэлловское Министерство правды. Все это, конечно, занятно звучало в главной эфирной студии Первого канала, но если по существу — банальные вещи, про это без Парфенова все знают.
Еще все знают, что Парфенов — в черном списке. С 2004 года ни одна телекомпания страны не может взять его на работу: его разовые выходы на первой кнопке случаются по личной милости Константина Эрнста, для которого — особый экзистенциальный шик делать то, что другим не разрешено. Год назад мой товарищ, недавно устроившийся начальником на развлекательный канал, хотел привлечь Парфенова к какому-то абсолютно безобидному проекту, и тот ответил довольно резко: вы, ребята, сперва позвоните куда надо, а потом уже мне, а то это становится утомительно.
И все знают, почему с Парфеновым это произошло. Такая банальность, даже повторять неловко. Дело, понятно, не в сюжете про вдову Яндарбиева, и не в том, что он сказал в эфире, что Добби из «Гарри Поттера» похож на Путина. Просто на примере Парфенова было показано, как будет с теми, кто выпендривается. Это сработало: с тех пор всплесков принципиальности в телевизоре, кажется, не было.
При этом Парфенов, конечно, никогда не был борцом. Когда в 2001 после перехода НТВ под контроль Газпрома он не хлопнул дверью вместе с уникальным журналистским коллективом, это воспринималось как предательство и слабость. По привычке, выработанной в 90-е — в ходе революции и последующих информационных войн — журналистам полагалось принимать стороны: плохим — за деньги, хорошим — по велению сердца. Парфенов же был вообще не про это, он — быть может, в слегка легкомысленной манере, за что ему часто пеняли, — всегда занимался отражением действительности. Он делал это на частном олигархическом канале и резонно (хотя тогда его резоны мало кого тронули) попробовал продолжать то же самое на полугосударственном. За это, а не за борьбу с режимом, его в конечном счете и уволили.
Вчерашняя парфеновская речь, умышленно или нет, почти повторяет знаменитое программное выступление Эдварда Р. Мюрроу — легендарного сибиэсовского репортера, первым публично выступившего против маккартизма. Мюрроу (по совпадению, он тогда тоже получал какой-то приз, уже будучи уволенным отовсюду, и тоже читал по бумажке, правда поуверенней, чем вчерашний Парфенов) говорил как раз о смерти телевидения как гражданской институции и о том, как важно называть вещи своими именами — как бы банальны эти имена не были.
Реакция тех, перед кем вчера выступал Парфенов — его коллег, теперь, видимо уже окончательно бывших, конечно, показательна. Они могли устроить ему стоячую овацию (что было бы глупо, но по-своему круто) или освистать (что было бы еще круче и еще глупей). Но там сидели умные люди, и они не отреагировали вообще никак. С таким же успехом Парфенов мог поблагодарить «Единую Россию» или зачитать сводку погоды на завтра. Умные люди давно поняли, что реагируют только дураки: молчание — лучшая политика, про это еще в «Секретных материалах» было. Но это в конце концов их проблема, а не наша. Наша проблема в другом. Она — в уверенности, что существующее положение вещей — с цензурой, с политической системой, с другими вещами происходящими вокруг, — это данность. Как земное притяжение или плохая погода. Что с этим ничего нельзя сделать, а значит обсуждать это смешно, скучно и вообще — удел людей, которым нечем больше заняться. А это не так.
Американец Мюрроу, в свое время сказавший по телевизору две очень банальных вещи, — что сенатор Маккарти — неприятный человек, а у нации должно быть чувство собственного достоинства, — в конечном счете положил конец «охоте на ведьм», черным спискам и прочим прелестям маккартизма. Парфенов, запинаясь и путаясь в интонациях (и с понятной поправкой на размер слышащей его аудитории), по сути, сделал вчера то же самое.
Текст: Роман Волобуев
Ссылка
У Варвариной садовской подружки папа работает на ТВ. Последнее время, по словам мамы, впадает в отчаяние - говорит, что надо уходить, работать невозможно, "цензура как в 37-м". А уйти не может, это наркотик, он делать больше ничего не умеет. Вот так вот.
Интересно, он был в том зале?
Journal information